Моя королева идет напролом.
Научиться бы смотреть сквозь призму времени и совершенную монотонность повторений. Невозможно же столько принимать за день и слушать. Одинаково отрицательно качать головой в знак согласия и в знак отсутствующего присутствия. Нет, не то чтобы я подустала: просто одинаково ни хорошо, ни плохо.
Спросишь: "когда же ты начала падать?"
Я искривлюсь в улыбке, подумаю: "Наверное, самое худшее зовется "тобой". Это несоизмеримое и ненасытное нутро иль сказочный коварный колодец - затягивает. Было бы разумно поддаться, но я бегу и падаю, царапаю коленки об иголки, разрываю в клочья платье ветками, стараюсь не смотреть вверх, чтобы не закружилась голова от синевы. Синева, как глаз без зрачка и без белка. Такого же цвета ежедневно чудятся мне.
Прошу себя не спать и не поднимать веки: за ними всюду лица. Так жмурюсь, что начинает болеть голова.
И на ночь, знаешь, так тихо-тихо, как молитву: "Вырой меня из этой ямы". А ты все так же удивляешься: "Ты еще жива?" И продолжаешь монотонно: "Когда же ты падать начала?"
Спросишь: "когда же ты начала падать?"
Я искривлюсь в улыбке, подумаю: "Наверное, самое худшее зовется "тобой". Это несоизмеримое и ненасытное нутро иль сказочный коварный колодец - затягивает. Было бы разумно поддаться, но я бегу и падаю, царапаю коленки об иголки, разрываю в клочья платье ветками, стараюсь не смотреть вверх, чтобы не закружилась голова от синевы. Синева, как глаз без зрачка и без белка. Такого же цвета ежедневно чудятся мне.
Прошу себя не спать и не поднимать веки: за ними всюду лица. Так жмурюсь, что начинает болеть голова.
И на ночь, знаешь, так тихо-тихо, как молитву: "Вырой меня из этой ямы". А ты все так же удивляешься: "Ты еще жива?" И продолжаешь монотонно: "Когда же ты падать начала?"